 |
 |
 |
|
|
Александр ДАНИЛИН
«Твоим маленьким пониманиям естественно и надобно,
конечно, оседать и откристаллизовываться в некоторые
определенные постоянства, по мере того, как они изготовляются
в твоей душе. Но это-то и делает из них уже препараты и
выделения жизни, а не живую жизнь в ее цельности. Будь
уверен, что живая жизнь, из которой они кристаллизуются,
шире их, не вмещается в них, никогда не может в них
закончиться и будет приносить все новые содержания,
ибо “опыт всегда нов” — по слову Гёте. Итак, надо быть шире
своих кристаллизаций! Живая жизнь всегда уходит из сетей
твоих пониманий, вырывается из них вперед, растет, влечет тебя,
зовет тебя встать выше себя самого».
А.А. Ухтомский
Что такое популярное кино?
Не такой простой вопрос, как кажется. Подавляющее большинство тех, кто любит кино, не могут ответить на него. Или отвечают, но как-то уж слишком просто и общо. Если спросить даже искушенного киномана, почему ему нравится «Бриллиантовая рука», он сначала очень удивится этому самому «почему», а потом скажет как-нибудь очень просто: «Здорово! Очень смешно!», «Великолепный актерский состав, а музыка-то какая!», «Очень интересно и очень смешно». И, наконец, два самых мудрых ответа: «Нравится, потому что нравится» и «Это про нас».
Вот в этих-то ответах и скрывается великая и неразгаданная тайна искусства. Но что же такое «смешно», что же такое «интересно» и что же такое «про нас»? Кто такие «мы», в конце концов?
Неизвестно, к кому обращены эти вопросы. К искусствоведу, психологу или, может быть, ко мне, психиатру? Ведь преступники из детектива, с точки зрения общества, существующего в пространстве экрана, типы, вне всякого сомнения, патологические.
К счастью, никто и никогда не смог и, как я надеюсь, никогда не сможет ответить на эти вопросы абсолютно точно и исчерпывающе. Окончательно ответить на вопрос о том, что и почему человеку интересно, значит получить абсолютный инструмент для манипуляции нашими душами. Экспансия рекламы непрерывно стремится к этому, но никогда не достигает абсолютных результатов, даже приблизительно сравнимых с теми, которых достигла «Бриллиантовая рука».
Цель недостижима, однако любое приближение к тайне увлекательного так же интересно, как приближение к тайне того, что же такое сам человек. Вполне возможно, что человек, в сущности, и есть то, что ему интересно, или то, чем он увлечен.
Насколько мне известно, психологи и психопатологи специально не занимались феноменом «интересного». Может быть, именно по указанным выше причинам.
Однако, как мне недавно объяснили профессионалы, искусствоведение — это дисциплина столь же творческая, как и само искусство. А искусство — это прихотливая игра ассоциаций творческой личности. Стало быть, для того чтобы понять само искусство, его исследователь может пользоваться своим собственным ассоциативным рядом, который порой бывает не менее прихотливым, чем у самого художника.
Итак, объект: фильм «Бриллиантовая рука». 1968 год. Страна на экране — СССР. Режиссер — Леонид Гайдай. Авторы сценария — Морис Слободской, Яков Костюковский, Леонид Гайдай. Оператор — Игорь Черных. Композитор — Александр Зацепин. Жанр — криминальная комедия, комедийный детектив.
Фабула: в южном приморском городке орудует шайка валютчиков, возглавляемая Шефом и его помощником Графом. Граф (в обычной жизни Гена Козодоев) по заданию Шефа едет в туристическую поездку за рубеж и попадает в одну компанию с тихим и скромным экономистом Семеном Семеновичем Горбунковым. Далее в результате путаницы на руке Семен Семеныча оказывается гипс с контрабандой, и теперь, если Граф расстанется с новым знакомым, он может потерять свободу и драгоценности. Поэтому Граф и бандит-контрабандист Лёлик непрерывно «пасут» Горбункова, чтобы «незаметно» снять с него гипс. В основе истории — прочитанная Яковом Костюковским газетная заметка о задержании на итальянской границе преступника, перевозившего «золото и бриллианты» в гипсе.
Блестящий актерский состав, замечательная музыка, один из лучших советских режиссеров-комедиографов. Достаточно ли всего этого для того, чтобы фильм достиг той степени популярности, которая выпала «Бриллиантовой руке»? Достаточно ли талантливого литературного сценария для того, чтобы список реплик из фильма, ставших пословицами, вошедших в повседневную речь, достигал трех густо исписанных машинописных страниц?
Мне кажется, нет.
Все вышеперечисленные признаки можно найти, например, в последней комедии Леонида Гайдая «На Дерибасовской хорошая погода, на Брайтон-бич опять идут дожди». По жанру это тоже комедийный детектив, только детектив шпионский. И каскад шуток здесь не меньше, и сценарий гораздо более интригующий, и созвездие актеров вполне сравнимое. Но нет! Даже близко похожей популярности этот фильм у нас не имел.
Мне скажут: «Это было другое время, слишком велика была конкуренция с голливудским кино». Верно… Но тоже не вполне. Конкурировала же «Бриллиантовая рука» с бешено популярными у нас тогда французскими «Фантомасами» или японским «Котом в сапогах» — первым полнометражным мультфильмом, который мы увидели. А вот в уличный фольклор вошли разве что смех Фантомаса и одна фраза из японского мультфильма.
Одним словом, так просто не объяснить популярность «Бриллиантовой руки». Ее тайна заключена, скорее всего, в том самом привычном и удивительном ответе зрителя: «Это фильм про нас». Да, для того чтобы быть популярным, фильм должен быть «про нас». Фильм и зритель должны подойти друг к другу, как замок и ключ.
Для того чтобы фильм вызвал в нас чувства удовольствия, радости, увлеченности и т.п., он должен ответить на какую-то таящуюся в глубине нашей души потребность. Как отвечает на нее женский силуэт, который мы встречаем один раз в жизни. «Вот она», — говорит мужчина. «Вот этот фильм», — говорит зритель.
Обсуждая «Бриллиантовую руку» в радиоэфире (у меня есть такая возможность), я сталкивался с рассказами о том, как на этот фильм реагировали зрители из стран «ближайшего окружения» СССР. Удивительно, но зрителям в Польше, Венгрии и даже Болгарии («курица не птица — Болгария не заграница») фильм казался несмешным, зрители выходили, удивленно пожимая плечами: «чему так радуются русские в этой глупости?»
Мы сталкиваемся с какой-то тайной мотивацией или неосознаваемой потребностью, которая действительно есть только «у нас». Тем интереснее. Фильмы, подобные «Бриллиантовой руке», должны помочь ответить на вопрос: все-таки кто же такие «мы»?
В психологической литературе, посвященной потребностям и влечениям, может заблудиться даже профессионал, занимающийся только этими вопросами. Поэтому понятие «потребности» мне хочется перевести здесь на привычный бытовой язык.
Что такое фильм?
Сравнение кино и сновидения стало общим местом, но, видимо, его не избежать. Популярное кино это — сон, который снится огромному количеству людей одновременно.
А что такое сновидение?
Это «ночное удовлетворение несбывшихся дневных мечтаний» (Зигмунд Фрейд).
Хорошее кино, как сон, удовлетворяет наши несбыточные мечты и желания. Кино, правда, создано не нами, а другими людьми — это чужое сновидение. Существует опасность, что оно попытается залезть в нашу душу, подменить своими образами наши собственные… но, впрочем, я увлекся, эта тема уже для другой статьи.
Выводы напрашиваются сами собой. Если фильм «понравился», увлек, удовлетворил практически все население страны, значит, в этом фильме отразились какие-то «несбывшиеся мечты…» всего народа.
Значит, с его помощью можно сформулировать что-то подобное давным-давно сформулированной «американской мечте»… «Российскую мечту»? Скорее всего, нет, то была мечта другого народа, жившего совсем в другое время... С помощью «Бриллиантовой руки» мы можем попытаться сформулировать мечту советскую.
Вне всякого сомнения, эта мечта, в свою очередь, является лишь иссохшим плодом той самой русской мечты, которая существовала задолго до появления понятий «советский народ» и «советский человек». Наверное, русская мечта будет просвечивать, угадываться где-то на дне (в бессознательной сфере) мечты советской.
Рассмотрим же «Бриллиантовую руку», как рассматриваем собственное сновидение, если, разумеется, помним его.
Что вспоминается в первую очередь? Конечно, фабула. Упаковка, в которую спрятана наша мечта. Почему этой внешней сюжетной канвой так часто оказывается детектив? Почему детектив интересен? Чем он увлекает — увлекает всех: и тех, кто считает его полноправным жанром искусства, и тех, кто относится к детективу, как к чему-то легкомысленному и малоуважаемому? В конце концов, почему то, что нам снится, так часто напоминает детектив?
Кстати, детективы тоже бывают «про нас» и «не про нас». «Бриллиантовая рука», как мы уже выяснили, — детектив принципиально «про нас».
В поисках мечты нам нужно найти корни — происхождение этого самого «нашего» детектива или, по крайней мере, проследить, как формируется потребность в нем. И вот тут-то возникает необходимость в прихотливых ассоциациях. У меня, когда я смотрел фильм как «сновидение советской души», возникли следующие ассоциации.
Ассоциация 1: курочка-ряба
«Курочка-ряба», которую мы учим в детском саду и читаем в первом классе школы, довольно давно считается самой загадочной русской сказкой. И это едва ли не единственная сказка, аналога которой нет в сказках европейских. Это единственная русская сказка, о которой писали и которую анализировали такие отцы мировой психологии и психоанализа, как Вильгельм Вундт, Зигмунд Фрейд и Жак Лакан, не говоря уже об отечественных этнографах, психологах и философах. Напомню ее — в том виде, в каком она приведена в сборнике моего коллеги, врача А.В. Афанасьева.
«Жил-был старик со старушкою, у них была курочка-татарушка, снесла яичко в куте под окошком: пестро, востро, костяно, мудрено! Положила на полочку; мышка шла, хвостиком тряхнула, полочка упала, яичко разбилось. Старик плачет, старуха возрыдает, в печи пылает, в верхней избе шатается, девочка-внучка с горя удавилась. Идет просвирня, спрашивает: “Что они так плачут?” Старики пересказывают: “Как нам не плакать? Есть у нас курочка-татарушка, снесла яичко в куте под окошком: пестро, востро, костяно, мудрено! Положила на полочку; мышка шла, хвостиком тряхнула, полочка упала, яичко и разбилось! Я, старик, плачу, старуха возрыдает, в печи пылает, верх на избе шатается, девочка-внучка с горя удавилась”. Просвирня как услыхала — все просфиры изломала и побросала. Подходит дьячок и спрашивает у просвирни: “Зачем она просфиры побросала?” Она пересказала ему все горе; дьячок побежал на колокольню и перебил все колокола. Идет поп, спрашивает у дьячка: “Зачем колокола перебил?” Дьячок пересказал все горе попу, а поп побежал, все книги изорвал».
Что вообще случилось? Отчего удавилась девочка-внучка? Почему на новость о разбившемся яичке так реагируют просвирня, дьячок и тем более поп?
Может быть, что-то сможет нам прояснить более короткий и более привычный вариант сказки, тот, который мы знаем с детства?
«Жили-были дед да баба и была у них курочка-ряба. Снесла курочка яичко: яичко непростое — золотое. Дед бил, бил — не разбил; баба била, била — не разбила. Мышка бежала, хвостиком махнула: яичко упало и разбилось. Дед и баба плачут; курочка кудахчет: “Не плачь, дед, не плачь, баба. Я снесу вам яичко другое, не золотое — простое”».
Тоже одни загадки. Почему это у деда и бабы не хватило сил разбить золотое яичко, а крошечная мышка легко его разбила? Почему они тогда начали плакать, ведь мышка сделала именно то, что никак не получалось у них? И почему, в конце концов, утешение от того, что курочка снесет им простое яйцо? Ведь их радость была связана с чудом появления именно золотого яйца… И уж совсем непонятным тогда становится «продолжение» этой сказки в варианте Афанасьева. При чем тут трагическая гибель внучки и разрывание священных книг?
В обоих вариантах современному мышлению чего-то не хватает, они какие-то незаконченные, что ли.
Интересно, кстати говоря, что подавляющему большинству наших детей, точно так же как и нам с вами в детстве, эти сказки не нравятся. Они чем-то глухо раздражают, но это раздражение одновременно показывает, что эти сказки чем-то чрезвычайно значимы для нас. Мы смутно понимаем, что с ними связано нечто важное.
То, что в этих сказках раздражает, и то, чего в этих сказках недостает, скорее всего, одно и то же.
Лично мне в этой сказке мучительно не хватает… детектива. Я в данном случае имею в виду личность — сыщика, — а не сюжетную линию. Сюжет сказки сродни детективному сюжету «Бриллиантовой руки». В нем есть загадочная смерть внучки, разбитые колокола и порванные священные книги.
Мучительно не хватает личности… «Шерлока Холмса», человека, который придет со своей трубочкой, зажатой в уголке рта, и разъяснит, что же все-таки случилось, «шьерт побьери».
А случилось, похоже, именно это — «шьерт»-таки «побрал»…
Сказке нужен персонаж, который исправит ситуацию, — фея крестная или «мудрый Гудвин», которые добьются того, чтобы внучки перестали погибать, а колокола и священные книги снова оказались на своем месте. Каждой сказке нужен спаситель, чтобы явился успокаивающий нашу душу «хеппи-энд». Иначе сказка как бы уже и не сказка вовсе, а быль, и именно этим вызывает глухое раздражение — в воображении продолжают бесконечной чередой лезть в петлю внучки, бьются колокола, рвутся и жгутся священные книги, в холодных избах валяются по полу никому больше не нужные просвиры… бабушки с дедушками едят в деревнях с голодухи своих очаровательных колобков… Чувствуете, как в сказку неумолимо и точно заползает реальность — будущая реальность, которой там быть не должно?
«Курочка-ряба» — быть может, единственная на свете сказка, в которой (или от которой) спасения нет.
Курочка-ряба, она же курочка-татарушка, — это курочка не такая, как все, курочка, чуждая этому миру. В русском фольклоре «рябое» или «пестрое» интимно связано с миром смерти — Иным миром. «Пестрота птицы, — пишет Т.А. Михайлова, — признак, который относит ее к классификаторам с негативным смыслом. Например, в литовских поверьях считается, что если вокруг дома летал зяблик — дом сгорит, а рябая кукушка вообще предстает как вестница из Иного мира, оповещающая о близкой смерти, <…> знаменитая курочка-ряба из русской сказки — образ, по сути, не только загадочный, но и страшный, осмысляемый как постоянная связь с потусторонним миром мрака».
Именно из этого мира приходит в традиционный мир крестьянской общины — яйцо — древнейший символ начала, символ возникновения нового мира и вселенной. Когда мы дарим друг другу пасхальные яйца, мы преподносим в дар свою веру в то, что в этом скорбном мире зародилась Благая Весть — весть о возможности бессмертия и добра. Когда эта Весть проклюнется из яйца, обещаем мы друг другу, — мир изменится. То, что было яйцом, — станет Царем реальности. Мы красим яйца, стремясь показать друг другу, какой красивой и яркой будет эта новая вселенная любви.
Яйцо — это обещание изменения мира, его обновления. Пародию на этот древний сакральный жест наше поколение слышало почти каждый день:
«Мы наш, мы новый мир построим.
Кто был ничем — тот станет всем!»
Если бы сакрального, тайного обещания не существовало в христианской культуре — сама песня эта не имела бы своего ошеломляющего воздействия…
Яйца бывают разные. Об этом сказка. Пересказать ее смысл становится очень просто.
В результате каких-то неправильных действий старика и старухи… (рискну предположить, в результате колдовства или «неправильной», не Благой, молитвы)… случается чудо: говорящая курица приносит яйцо. (Фрейд привычно предполагал, что просили они ребенка, в неподходящем для этого возрасте, но сути дела это не меняет. Молиться о себе нельзя. В молитве нужно благодарить Бога, а не просить о чуде только для себя. Эгоистическая молитва превращается в колдовство — достигает ушей не Бога, но его антипода.) Старик и старуха хотят разбить яйцо — ведь там скрывается то, о чем они мечтали, — ребенок (!?). Но они — чистые души, они совершили свой грех не по злу, а по недомыслию, «уж очень хотелось» — чисто русский способ грешить («грешники» «Бриллиантовой руки» будут именно такими — «чертовски милыми»). Хорошие люди — только «бес попутал». В общем: «Не виноватая я! Он сам пришел!»
Разбить дьявольское яйцо может только создание, равное ему по природе, то есть существо инфернальное, хтоническое. Таким существом в крестьянской мифологии, несомненно, и являлась зловредная мышь (главный и незаметный, как сам черт, враг зерна — плода всей жизни крестьянина). Мышь разбивает яйцо… И из него в Мир традиционной крестьянской общины, напевая песенку «мы наш, мы новый мир построим», проникает дух зла.
Это «антипасхальное» яйцо — яйцо «наоборот», яйцо уродливое («пестро, востро, костяно, мудрено…»). Из него уродство неминуемо проникнет в реальность и попытается стать его царем. Гармония общинного уклада сменится хаосом. В этом хаосе больше не нужны будут ни просвиры, ни колокола, ни священные книги... Может быть, иногда порвать священные книги — означает спасти их от чего-то худшего, чем просто смерть? Возможно, от этого спасается и внучка?
Спасения от подобной измены мира нет. Просто потому, что явление яйца в реальность — это ответ. Ответ на желание человека — Образа и Подобия Божьего, и другого ответа не будет! Если ответ уже получен, то теперь придется жить с тем, чего хотели и что получили…
Что будет, если в привычный космос украдкой вползет что-то принципиально сущностное, экзистенциально Иное? В наше время это ожидание вируса, который проникнет в беззащитный мир и разрушит его. Наш тайный страх нарушения целостности вселенной более всего ощутим в мифологии «летающих тарелок» — и на экране, и в жизни. Страх проникновения — нарушения целостности — один из самых древних и тайных кошмаров человечества. До тех пор, пока целостность девственницы не нарушена проникновением грубой материи, она остается такой, какой ее замыслил Господь. Только он властвует над ее душой и телом, только он может, как Девой Марией, овладеть ее существом. Проникновение непоправимо меняет девственницу. Для наших, совсем еще недалеких, предков это ее изменение было и не плохим, и не хорошим. Оно приводило к неопределенности. В нарушенную целостность мог проникнуть сатана. Об этом многие русские «отреченные» — старообрядческие — книги: знаменитая книга «О девстве», «Голубиная книга».
Мы говорим о связи между девственностью — «цельностью» — и святостью. В древних культурах эта связь была хорошо известна. Ее легко проследить, например, в английском языке: «holy» — «святой» сходно по звучанию с «whole» — «целый». То же самое и по-гречески (самый важный для православной страны иностранный язык): «холос» — значит и «святой», и «целый».
Для того чтобы проникнуть в новую целостность, образовавшуюся после разрушения девственности, мог только Бог, она тоже должна была обрести священные черты. Возникали законы и правила — иерогамии — священного брака. Семья — это ведь тоже оболочка, защищающая нас от проникновения Иных влияний. Для того чтобы не одна священная семья, но все семьи были защищены от подобного проникновения, возникали законы и правила существования общины как священной целостности следующего — социального — уровня.
Физическая (физиологическая) девственность, расширяясь через законы священного брака, дает человеку девственность психологическую. Девственность семей, расширяясь через священные законы общества, придает девственность Миру (что бы мы ни имели в виду под этим словом — «мир» как крестьянскую общину или «мир» как вселенную). Воскрешая эту старообрядческую мечту о девственности мира, философ Владимир Соловьев описывал новую социальную общность словом «Богочеловечество». Он считал главной задачей религии объединение всего мира в одно живое тело, в некий абсолютно целостный, духовный и совершенный организм богочеловечества, единичной клеточкой которого являются отдельные люди, а органами и системами — племена и народы. Большевики изучали русские старообрядческие движения. Ленин считал их «первейшими» союзниками коммунизма. Да и что такое «новая социальная формация» — советское общество, если не злая пародия на девственное Богочеловечество?
Как известно любой девственности — и женской, и старообрядческой, и советской — повсюду мнятся враги, завидующие девственности и желающие любой ценой ее нарушить…
<…>
Страх утраты привычного мира. Ужас, связанный с возможностью проникновения в привычный уклад жизни неконтролируемых сил зла, должен был из тайного стать явным. Он породил сказку о курочке-рябе, но отнюдь не только ее… Он породил самые популярные литературные жанры — детектив и фантастику. Те же жанры принесли коммерческий успех и кинематографу.
Пользуясь «методом курочки-рябы», мы можем даже дать единое название жанру, который будет объединять в себе бóльшую часть детективов, фильмов ужасов, триллеров, боевиков и фантастики. Такой жанр получил бы название «кино проникновения». Все эти фильмы отвечают на потаенные вопросы зрителя: как опознать признаки проникновения? Как защититься от проникновения Зла в нашу реальность? Кто сможет нас защитить? Какой он — спаситель?
Все это, может быть, и так, — скажет читатель. — Да только при чем тут замечательный советский комедийный фильм?
Как это при чем?
Советское общество — это псевдосакральное общество, в котором действуют общественные законы, основанные на единой «вере». Комедия — смех — лучшее лекарство от мучающего общество страха. Фильм имеет непосредственное отношение ко второму, короткому, варианту сказки, где в реальность проникает не абстрактное зло, а вполне конкретное. И яйцо здесь не чудовищное, а «просто» золотое. Золото, деньги, богатство — вот что силится проникнуть в сакральный мир сказки. Вполне возможно, что дед и бабка просили ребенка, а золото появляется вместо желанного дитяти. Противоестественная просьба порождает противоестественный ответ: Вы хотели ребенка? — Пойдите и купите (что хотите)… Золото может подменить собой все — у него бесконечное количество лиц. Именно золото в этом варианте сказки становится угрозой гармонии традиционного сельского Мира. Золото становится тем «яйцом ада», которое способно разрушить общину, подменяя собой привычную и устоявшуюся систему ценностей...
В «сказке» про «бриллиантовую руку», в сущности, происходит то же самое. В привычный уклад традиционного советского мира пытаются контрабандой проникнуть «золото, бриллианты». Более того, они проникают в этот мир в гипсе — в чем-то чрезвычайно напоминающем яйцо из сказки. Даже по химическому составу они схожи. Да и по сути… Сломанную руку помещают в гипс, чтобы кость там — вне наших глаз, уберегаемая от сотрясений внешнего мира — таинственным образом срослась: приобрела новую жизнь.
Кошмар этого «золотого яйца», внедряющегося в привычный мир, чуждого тогда, в 1969-м, даже мышлению самого персонажа-жулика, можно отчетливо увидеть в знаменитой сцене сновидения Графа про отрезанную руку. Рука с гипсом, чуждая и парящая в воздухе, как летающая тарелка, норовит задушить «честного советского жулика» — Графа. «Золото, бриллианты» внедряются в спокойную и гармоничную советскую реальность из Иного мира во вполне прямом, в тогдашние времена для советского человека, смысле — из враждебной и абстрактной «заграницы».
Для того чтобы получить гипс оттуда, нужно, кстати говоря, совершить почти магические действия — вспомните сцену с паролем «шьерт побьери».
Сам «советский мир» из пространства фильма не терпит и боится всего непривычного:
«А эта странная фраза: “Собака — друг человека” — странная, если не сказать больше…»
Говорит эти слова «управдом», человек, в отсутствие жреца или священника присвоивший себе функции соглядатая за раз и навсегда разлинованной (как в крестьянском Миру) общественной нравственностью.
«Не знаю, как у них на Западе, у нас управдом — друг человека!»
Даже если этот «выдвиженец» совершит ошибку — его вовремя поправят более компетентные и знающие, назначенные следить за той же нравственностью, товарищи:
«Вы это крепко повесили?
… — А теперь, снимите!»
Больше всего этот мир боится того же, что и сказка: денег и следующих за ними перемен. Ведь всем известно: «Наши люди в булочную на такси не ездят!» (Через двадцать лет число людей, которые будут ездить в булочную «на такси», начнет измеряться сотнями тысяч.)
В гениальную сказку Гайдая, точно так же как в гениальную народную сказку или в статью Хомякова, заползает будущая реальность. Именно реальность. Ведь «гайдаевская» черная троица спустя два десятилетия необратимо изменит наш мир: Шеф — который в фильме почти «невидим», в недалеком будущем станет олигархом, который не любит показывать своего лица. Лёлик превратится в славного «братка» с «галдой» на шее… Ну, а привлекательный «обаяшка» Граф — «обходительный и с манерами» — засядет в офисе в качестве ничего не решающего «менеджера» — внешнего «лица фирмы» или на худой конец руководителя «пиар»-службы при «Шефе». Даже его постыдная в 60-е (недостойное занятие и для христианина, и для советского человека — выставлять себя на показ) «мирская» профессия — профессия модели — станет одной из самых престижных и знаковых профессий нового времени — всего 25 лет спустя.
«Легким движением руки брюки превращаются… брюки превращаются…
превращаются брюки… в элегантные шорты».
Они так легко узнаваемы и поэтому до сих пор смешны. Это «черная троица» бизнеса, продвигающаяся в патриархальный советский мирок следом за «яйцом» бриллиантовой руки.
Чего они добиваются?
Для того чтобы драгоценности вошли в реальность, гипс надо снять — то есть разрезать — разбить, как яйцо.
В сказке о курочке-рябе есть еще одна загадка. Дед с бабкой тратят множество усилий, для того чтобы разбить яйцо, но они не в состоянии этого сделать. То, что не получается у них, легко получается у мышки, яйцо разбивается, а дед с бабкой принимаются плакать… плакать над тем, чего сами только что хотели добиться.
Но разбить «яйцо с драгоценностями» может только равная ему инфернальная (адская) сила. В сказке это мышь. В фильме — милиция. Черная троица — «мышка» — хочет выпустить «вирус» драгоценностей в мир, но ошибается. Вспомните голливудскую картину «Миссия невыполнима-2» — схема событий абсолютно та же… Спаситель — другой.
«Спаситель» в фильме может носить на себе только девственно чистый гипс — «пасхальное яйцо». Гипс, полный заразы золота, может ведь разбиться и случайно. Тогда «вирус» золота все равно попадет в мирок советского города, каким он представлен в фильме.
«Драгоценности сразу сняли… В милиции… — А откуда Вы знаете, что они там были?.. — Шеф!»
Гипс девственно чист. Угроза исходит только от «зараженных» золотом и потому опасных членов «черной троицы». Это от их приближающейся власти зрителю, смотревшему фильм в 60-е, хотелось защиты. От угрозы их смутно ощущаемого приближения нужен был спаситель.
Схема обычная для голливудского кино. Нет спасения (от насилия, дьявольского наваждения, семейной лжи, пришельцев, продажных политиков и т.д.), нет и кассового успеха.
Спасители в кино бывают разные: Очень умные (Шерлок Холмс), Очень ловкие (Брюс Ли), Очень сильные (Губернатор Калифорнии) и т.д. до бесконечности… Но только в советском кинематографе в образе спасителя смог выступить… порядочный недоумок.
Эх, «Семен Семеныч…!»
Ассоциация 2: Спаситель
Спаситель советского кино не мог не нести в себе черт народного — старорусского — восприятия образа Христа.
Если герой Юрия Никулина не советский «христос», то, по крайней мере, он советский «святой». Кто может спасти крестьянскую общину от дьявольского яйца, которого боится даже поп? Вне всякого сомнения, это может сделать только человек, который свят для данной общины. Т.е. может говорить и действовать от имени Бога — силы, которая и сотворила законы общины.
Что же придает образу Семен Семеныча черты «святого» советского времени? Прежде всего, если пользоваться терминологией предыдущей главки, он… девственник. Девственность его проявлена не только в знаменитой сцене соблазнения Семен Семеныча героиней Светланы Светличной. Хотя именно в ней можно почувствовать, что такое «одеяние священного брака». Семен Семеныч не просто асексуален, он ведет себя так, как будто боится и не подозревает, что на свете существуют какие-нибудь женщины, кроме его жены. Походя он опровергает «иезуитско»-бандитскую истину Лёлика: «Нет такого мужа, который не мечтал бы хоть на час стать холостяком…»
Мысль эта страшна для советского зрителя, как адское яйцо, готовое разрушить его собственный (зрителя) брак. «Спастись» от таких мыслей можно только двумя способами. Либо ханжеским — просто сделав вид, что не услышал… Либо «спасительным» — увидев на экране персонаж, который действительно об этом не мечтает. «Семен Семеныч» дает зрителю возможность узнать себя (психологи называют этот процесс «идентификацией» со спасительным образом) не в цинизме Лёлика, а в добродетели (девственности) Горбункова.
Но и это не главное в «психологической девственности». Главное в ней то, что Семен Семеныч абсолютно не знаком с соблазнами западной жизни, т.е. с соблазнами иного мира. Мы знаем, что, пройдя через тяжкие испытания путешествия «за рубеж», Семен Семеныч вернулся абсолютно таким же, каким уехал. Более того, его волнения и нежелание участвовать в зарубежной поездке как бы находят свое подтверждение — сама поездка оборачивается для него неприятностями. Хотя… Единственное известное нам испытание снова оказывается подтверждением «девственности» героя. Это — «встреча с проституткой» на древней улице Баку (с точки зрения сегодняшнего зрителя, фильм, и правда, снимался «за рубежом» — еще одно незаметное проникновение недалекого будущего).
«Золотое яйцо» мерещится и Фрейду, и советскому обывателю «яйцом разврата», о котором этот обыватель, вполне по Фрейду, тайно мечтает. Иначе — не смешно! В сегодняшней, постсоветской, реальности мы знаем очень много «Семен Семенычей» средних лет, которые не хотят ездить за границу по тем же самым причинам — они не хотят вылезать из скорлупы «советского яйца», боятся все того же «соблазна», боятся почувствовать, что их (наша) жизнь хуже. Если им приходится уехать по работе, то они везут «советское яйцо» с собой: стараются не выходить за пределы отеля; принципиально не учат языка, даже по путеводителю, или везут с собой «яйцо» в виде привычной бутылки водки.
Однако и это еще не все. «Психологическая девственность» включает в себя целый ряд других понятий.
Горбунков невероятно простодушен, он послушно выполняет все то, что ему велят «органы» — главные распорядители судьбы. Он абсолютно доверчиво относится к людям, которые его окружают. Он просто не в состоянии допустить мысль о том, что люди, окружающие его, способны причинить ему вред.
Он живет в раю «ленинской теории отражения», в которой люди думают и делают только то, что они говорят. Он вообще не строит никаких версий происходящего. Он просто живет, ни о чем не задумываясь. Задумываться должны другие — кому положено.
Недаром высказываний главного героя в многочисленных цитатниках афоризмов из фильма «Бриллиантовая рука» гораздо меньше, чем высказываний «антигероев». Впрочем, афоризмы есть, но только те самые, подтверждающие «святость» персонажа:
«— На его месте должен был быть я…
— Напьешься — будешь!»
Как православный святой избирается для служения Богу самим Богом по неведомому человеку промыслу Божьему, так и Семен Семеныч избирается на свое служение по защите общества промыслом судьбы и милиции, которая встает в фильме на место обязательного сакрального посредника между человеком и Богом. Так на пути избранничества Русского Святого вставал монастырь или духовный отец, подсказывавший Путь. Милиция (те — «кому положено») в «Бриллиантовой руке» и ведет себя иррационально, почти мистически:
«Наверное, мне бы надо…
— Не надо.
— …а что, если…
— Не стоит.
— Ясно… Тогда, может быть, нужно…
— Не нужно.
— Понятно. Разрешите хотя бы…
— Вот это попробуйте».
Семен Семеныч — почти идеальное воплощение мечты советского человека, которую можно попробовать сформулировать так:
Достаточно быть просто честным и порядочным человеком, чтобы, ни о чем не задумываясь, под руководством тех, «кому положено», спасти и себя, и мир.
Каждый из нас, людей, воспитание которых прошло при советской власти, испуганно найдет в себе эту простейшую мечту. Во всяком случае, нам и по сей день хочется, чтобы о нас так думали окружающие. Может быть, это и есть мечта? Вот мы и повторяем, следом за Горбунковым:
«Как ты могла подумать такое? Ты — жена моя, мать моих детей!»
Но, как видно, даже в комедии эта мечта почти неминуемо должна нести в себе куда как более древние, чем советская власть, сакральные черты.
Советский «спаситель», как и другой Спаситель мира, должен пройти инициацию смертью. <…>
Есть в фильме и прямая отсылка к образу Христа. Помните мальчика, идущего по воде, «аки по суху»? Вставная сценка, точно по Фрейду, оказывается ключом к разгадке тайны невероятного успеха всей картины.
Граф, который его видит, ошибается… Он ищет своего спасителя — не там, но все-таки ищет, раз ему после очередной неудачи является это видение. В сюжете фильма это «явление ложное», одна из истерических галлюцинаций Графа, который чувствует, что живет «не так, как все». Он не в состоянии понять, что для того чтобы спастись, ему нужно стать… «Семен Семенычем Горбунковым…». По крайней мере, таким же, как он. Он должен уподобиться спасителю.
Еще одна незаметная, но архетипическая — «проросшая» из древних глубин забытого нами способа мышления — деталь: Спаситель Графа (Граф в том же обществе живет) и его жертва на самом деле одно и то же лицо — «советский агнец» Горбунков. Быть может, не случайно роль мальчика, идущего по воде, довелось исполнить сыну Юрия и Татьяны Никулиных Максиму.
Кроме всего прочего Семен Семеныч Горбунков по профессии экономист. Кто же еще может спасти нас от законов «золотого яйца»...
«Чем отличается Карл Маркс от Клары Львовны?
— Карл Маркс был экономист,
а Клара Львовна — старший экономист»
(старый анекдот)
Итак, советский спаситель и советская мечта. Все достаточно «прозрачно»…
Каждое общество получает (в кино) того «спасителя», о котором мечтает…
Или: каждый народ заслуживает того «спасителя», которого имеет…
Но это еще не все о Горбункове.
<…>
Ассоциация 3: Иванушка-дурачок
«Был себе дед да баба, было у них три сына: два разумных, а третий дурень. Первых баба любила, чисто одевала; а последний завсегда был одет худо — в черной сорочке ходил».
Никто, наверное, не сомневается, что самые любимые образы кинематографа и искусства вообще незаметно приплывают к нам откуда-то из детства, корреспондируясь с тем, что было нам дорого, когда мы были детьми. Может быть, поэтому русский спаситель из сказки — именно Дурак, а не разумный член семейства. Хотите, чтобы фильм в России стал популярен, придайте образу «спасителя» в нем черты Ивана или Емели.
Хорошо это или плохо, сказать затрудняюсь, но только в этом случае популярность фильма становится всенародной (вспомните хотя бы абсолютно, на мой взгляд, не заслуживавший своего успеха фильм «Особенности национальной охоты»).
Осталось понять, кто же он такой — «Иван-дурак». Каковы его главные черты?
Одну из его главных особенностей мы уже знаем: он девственно чист. Он удивительно прост, правдив и простодушен. Каждый раз, когда по ходу рассказа он попадает впросак, он делает это по своему чистосердечию.
Вот «Дурак нанялся к попу в батраки на три года. В итоге поп, рассчитываясь с батраком-дураком, ставит перед ним два мешка. Один мешок набит серебром, другой — обыкновенным песком. Дурак, как ему и подобает, берет мешок с песком. Вдруг ему попадается костер в темном лесу, на котором сгорает необыкновенная красавица, которая просит ее спасти. И вот хорошо, что Иван-дурак, по-дурацки, взял с собой не мешок с серебром, а мешок с песком. Снял мешок с песком, развязал и давай сыпать; огонь тотчас погас, красная девица ударилась оземь и обернулась змеею, вскочила доброму молодцу на грудь и обвилась кольцом вокруг его шеи, — герой пугается. — “Не бойся”, — провещала ему змея. Впоследствии змея становится волшебной помощницей героя и его возлюбленной женой. В результате, дурацкое поведение оказывается необходимым условием счастья — условием пришествия божественных или магических сил».
Я цитирую сказку по краткому пересказу А. Синявского (Абрама Терца), который одним из первых анализировал образ Ивана-дурака в русской культуре, а не по первоисточнику (сборник Афанасьева).
Обратите внимание, в только что рассказанной сказке Дурак уклоняется все от той же, знакомой нам, опасности — от мешка с серебром. Почувствовать, какой из мешков опасен, а какой нет, позволяет ему именно его дурацкое свойство — простодушие. Нам, жителям сегодняшней российской реальности, свойственно слегка подозрительное отношение к этому герою русских сказок. Во всяком случае, присущие дураку черты девственности мышления ощущаются нами сегодня, скорее, как явный национальный недостаток. Этот взгляд далеко не нов, еще в начале века его разделяли русские «западники». Вот что писал князь Евгений Трубецкой:
«В ней [в сказке о дураке — А.Д.] сказывается настроение человека, который ждет всех благ жизни свыше и при этом совершенно забывает о своей личной ответственности. Это тот же недостаток, который сказывается и в русской религиозности, в привычке русского человека перелагать всю ответственность на широкие плечи “Николы Угодника”. Превознесение Дурака над богатырем, замена личного подвига надеждой на чудесную помощь, вообще слабость волевого героического элемента — таковы черты, которые болезненно поражают в русской сказке. Это прелестная поэтическая греза, в которой русский человек ищет, по преимуществу, успокоения и отдохновения; сказка окрыляет его мечту, но в то же время усыпляет его энергию».
Есть ли в нас с вами такие черты, дорогой читатель? Конечно, есть. Большинство из нас предпочитает лежать на печи в ожидании неизвестной, но возможной подачки Господа Бога. «Лежать на печи» можно самыми разнообразными способами. Можно, например, беспробудно пьянствовать, чтобы никакое «яйцо» не было в состоянии с этой самой печи стащить…
«Слезание с печи», вообще, всегда вызывает укол самолюбия — выход из привычного образа: «Не хочу я знать того, что происходит в ваших заграницах, — вдруг там лучше, тогда мне придется что-то делать, чтобы у меня тоже было хорошо, но если я начну что-то делать, это буду уже не я».
На самом деле Иван-дурак является героем далеко не только русских сказок. Подобные герои встречаются в сказках разных народов. Но, как писал Абрам Терц, «другое дело, что сказочный дурак попал в Россию на какую-то благоприятную почву, и поэтому так процвел и приобрел такую известность».
Мне кажется, что «почвой» этой оказалась именно почва — бескрайние просторы русской равнины. Пространство наше во времена, когда слагались и тем более записывались сказки, воспринималось человеком как воистину необъятное. Необъятное — это то, что нельзя охватить сознанием, то, с чем невозможно справиться. Может ли человек совладать с бесконечностью?
«Справиться» — это значит организовать окружающий мир, застроить его, заполнить значимыми для человека вещами: жильем, обработанными полями, Храмами и другими продуктами деятельности. В отличие от «компактного» «европейского дома», русский человек имел дело с бесконечностью.
Если человеческий разум не в силах организовать пространство своего бытия, остается только ждать. Ждать, пока пространство организует Господь Бог. Созидательные усилия приносили слишком мало результатов и слишком легко уничтожались неизвестно откуда появляющимися и неизвестно куда в этой бесконечности исчезающими набегами кочевых племен.
Может быть, отсюда, из внезапности этих смертельно опасных набегов и от ярко блестящих на солнце монет, цепей, навешанных на воителях-кочевниках, так силен в русских этот страх внезапного проникновения золота. От этого блеска доспехов ведь возникло русское название войск Чингисхана: «Золотая Орда». Может быть, орда и была тем конкретным «золотым яйцом», которого так боится русская сказка?
Возможно, здесь же причины таких странных особенностей нашего характера, как коммунальный синдром. Из-за чего русские всегда стремились так плотно селиться друг к другу, если не из-за этого страха бесконечности пространства.
В конце концов, именно это национальное ощущение бесконечности рядом и одиночества человека или общины в нем и нарушали железные дороги, делающие пространство совершенно другим, не русским.
«Настоящие люди древности проходили дорогой милосердия, останавливались на ночлег у справедливости, чтобы странствовать дальше в беспредельной пустоте».
Похоже, не правда ли? Здесь русская сказка неожиданно для нас пересекается с китайским даосизмом и его легендарным принципом увэй, который обычно переводится на русский язык как «недеяние».
«Назначение же Дурака, — пишет А. Синявский, — в чем-то, что противоположно здравому смыслу и житейской хитрости: это апофеоз незнания, неумения, неделания и полнейшей бесхитростности. Именно потому, что Дурак бесхитростен, он так привлекателен. Назначение Дурака — и всем своим поведением, и обликом, и судьбой доказать (точнее говоря, не доказать, поскольку Дурак ничего не доказывает и опровергает все доказательства, а скорее наглядно представить), что от человеческого ума, учености, стараний, воли — ничего не зависит. Все это вторично и не самое главное в жизни».
Сравните:
Принцип увэй для даосов — и основное философское положение, и практическая жизненная установка. Пребывающего в состоянии недеяния ничто не может поработить. Он свободен и от дел правителя, и от рабской службы. Должен он освободиться и от таких понятий, как долг или собственное достоинство. Его сознание является чистым и пустым, поскольку не содержит предпочтительных объектов, навязывающих себя в первую очередь.
<…>
Бесконечный объем пространства порождал совершенно иное мировоззрение наших предков. Даосы преклоняли колена перед той же бесконечностью мира, они понимали, что в этой бесконечности существует огромное количество ловушек, но они чувствовали, что в этой бесконечности существует смысл. Они называли этот смысл «Дао» — этот иероглиф объединяет в себе символы пути и потока.
Для того чтобы ощутить его, нужна внутренняя пустота, отсутствие привязанности к миру.
«Это именно обычное восприятие, — пишет замечательный современный философ А. Секацкий (к работе которого я и отсылаю тех, кто хочет поглубже разобраться с проблемой “даоса” Емели), — уже заполнено объектами предпочтительной апперцепции, погружено в “заботу” и загружено под завязку, вмещает лишь несколько спектральных линий событийности, т.е. фактически, имеет дело с одним и тем же. Оно уже подцеплено на крючок памяти и подвешено на нем, подвешенность придает восприятию избыток болезненных чувств (страдательных состояний) — и тогда… любая деятельность может быть истолкована как попытка… обрести комфорт, трепыхаясь в силках мира. Но привязанность к миру похожа на систему веревочных петель — каждое трепыхание только затягивает петлю. Лишь пустота восприятия… позволяет выскользнуть из связки. Мимо милосердия можно проходить, у добродетели останавливаться на ночлег, но странствовать следует в беспредельном…» В той самой русской беспредельности, где и странствовали русские Дураки — «даосы»…
Есть еще один общий и легко узнаваемый симптом: для того чтобы странствовать в беспредельности, нужно не бояться в ней потеряться. Проблема жилья на российских просторах — наши коммунальные «клети» связаны именно с ощущением страха перед бесконечностью пространства. Мы боимся бесконечности, вот и жмемся поближе друг к другу!
Для того чтобы странствовать в ней, беспредельность должна стать своей — близкой и родной. Единственный способ освоить беспредельность — найти ее аналог внутри собственной души.
Спокойное бесконечное пространство внутри человека… Разве это не то же самое, что мы чувствуем, когда произносим слова «чистота», «девственность» или «целостность» души. Но в русском языке понятия «чистота» и «пустота», связанные с человеческой душой, имеют совершенно разные смысловые оттенки.
Может быть, Иван-дурак и Емеля «даосами» вовсе не были?
«…Масло сжигает само себя в светильнике. Корицу срубают, оттого что она съедобна. Лаковое дерево срубают, оттого что оно полезно. Все знают, что полезно быть полезным, но никто не знает, как полезно быть бесполезным», — писал Чжуан-Цзы.
Ивану-дураку, похоже, этот философский принцип хорошо известен. Возможно даже, что в определении великого китайского философа скрыта одна из глубочайших тайн русской души.
Однако, в отличие от даосов, русская бесполезность жаждет стать полезной. Где-то в глубине Емелиной бессмысленности скрывается сжатая пружина потенциальной энергии действия, и не просто действия — героического деяния. Мы ведь его так и называем — сказочный герой. Пружина ждет только одного — возможности своего проявления.
Герой — это не даос, уже только потому, что его деяния направлены на помощь людям, а это значит, что он неминуемо попадется в расставленные жизнью силки простой человеческой обусловленности. Герой русской сказки — это человек, который ждет возможности проявления своего «геройства»… Оно же чистота души, девственность и цельность.
Здесь таится неуловимая разница между «увэй» — пустотой даоса — и жизненной позицией Емели: если к пустоте прибавить зерно потенциального «геройства», то в сумме получится… наша с вами мечта о спасителе. Геройство оживит безмолвную буддистскую и даосскую бесконечность и сделает ее… православной.
А вот возможность проявления героических качеств должна родиться сама — по своей собственной воле. С беспредельностью российского простора разум справиться не может. Любое действие, любой «поступок борьбы» в этом пространстве исчезающе малоэффективен и поэтому лишен смысла.
Нужно уметь ждать появления возможности. Потенциальная сила — то, что мы сегодня называем «вероятностью событий», — и в сказке, и в наших мечтах становится… одушевленной сущностью, которую — чтобы не вспоминать Бога всуе — мы прозвали надеждой на языческий «авось». Он — Авось — когда-то, в славянских мифах, был живым духом — волшебным существом, вроде «золотой рыбки»...
<…>
Я думаю, что когда-то, давным-давно, Иван-дурак на самом деле был… волхвом.
Во всех шаманских культурах мира существовали два способа стать шаманом: первый — наследственный, а второй был связан с тем, что человек слышал зов духов и приходил к старому шаману учиться (и лечиться заодно). На великой русской равнине шаманов звали волхвами, а имя одного из главных духов мы уже знаем — его звали Авось.
Существовали признаки будущих шаманов — они с детства отличались от сверстников. Были странными, замкнутыми, периодически убегали в лес, часто царапали себе запястья до крови… и т.д. Они производили впечатление безумцев, а те, в свою очередь, в просторечии всегда именовались дураками.
Вполне возможно, что «Курочка-ряба» — это сказка об отсутствии волхвов. Может быть, «сыщик», которого так не хватает, чтобы избавиться от «мудреного» яйца, — это запрещенный христианством волхв-шаман… он же Иван-дурак? Но в любом случае он человек, помыслы которого непорочны. Спасти может если не Бог, то человек, который хочет добра для всех, а не для себя лично…
Но ведь именно это мы и понимаем под словом «бесхитростный». Хитрость — она всегда тайная выгода для себя самого. Кто же от своей выгоды откажется! Разве что Семен Семеныч…
Для того Дурак и ждет возможности собственного проявления, сидя на печи «тридцать лет и три года». В «Бриллиантовой руке» возраст героя тоже находится где-то недалеко от этой загадочной цифры… В этом возрасте к человеку должно придти что-то или кто-то — «страннички», щука, лягушка, провидение… одним словом, Авось. Эти силы должны разбудить дремавшее в глубине «Емели» или Ильи Муромца предназначение на царство или на нашу защиту.
Тут можно разглядеть еще одну особенность, резко отличающую Ивана-дурака от даоса. Увэй и сатори — это состояния благоприобретенные. Они достигаются с помощью кропотливого труда души. Дурак (он же волхв) — это свойство врожденное.
«Дураком родился — дураком крестился, дураком женился — дураком и помрешь», — гласит старинная русская пословица.
Дурак — это врожденная чистота души. Ее нельзя заслужить. Но ведь и царь, в которого превращается в конце концов Емеля, — тоже понятие родовое. Да только как его в реальной жизни отличишь, этого Ивана-дурака, от его разумных братьев? Может быть, поэтому народ и поддерживал радостно, и призывал на царство человека странного и истеричного? Такого, как Иван IV, прозванный Грозным… Юродство, безумство, странности и даже жестокость — это тоже свойства, входящие в сложный понятийный комплекс, который мы привычно обозначаем словом «дурак».
Расширяясь, русская мечта о «девстве» как о спасении дает в итоге мечту о «добром царе», которая оказывается, на самом деле, мечтой о царе-Емеле — она же мечта о царе-волшебнике и шамане.
Только такого человека русская душа в смутные времена способна «выбрать сердцем».
Иван-дурак не занимается сложной рефлексией, он занимается волхованием — просто чувствует, «слышит» духов сердцем, а они подсказывают ему, что надо делать, чтобы и ему, и народу было хорошо в этих беспредельных русских просторах… Чем, собственно, и занят весь фильм Семен Семеныч Горбунков, о котором мы совсем забыли:
«Поскользнулся, упал, закрытый перелом, потерял сознание, очнулся — гипс».
Лучше всего действовать вообще без сознания.
«Если человек — идиот, то это надолго!»
…зал задыхается от радостного смеха, узнавая сам себя и собственную тайную мечту.
Или, например:
«Шампанское по утрам пьют только аристократы и дегенераты».
Обратите внимание, какое элегантное уподобление… Всего предыдущего можно было просто не писать.
Жалко, что русский кинематограф забыл главного героя русских сказок.
Задыхаясь от всевозможных «проникновений», европейское сознание и американский кинематограф, между прочим, подобных героев производят практически непрерывно. Достаточно вспомнить хотя бы фильмы Йоса Стеллинга. Что такое его фильм «Стрелочник», если не исследование героя, сознание которого остается девственно чистым? Впрочем, это не лучший пример. Стеллинг — все-таки не массовый кинематограф.
Но вот герой «Человека-паука» и наш Семен Семеныч Горбунков состоят в скрытом, но чрезвычайно близком родстве. Можно ли определить характер Питера Паркера до его чудесного преображения лучше, чем словом «девственник»? Чудесный генетический Паук не мог ошибаться, точно так же как не ошиблась волшебная Щука. Он мог впрыснуть свой ДНК только человеку с девственно чистыми помыслами — «Ивану-дураку» от американской культуры.
Даос с помощью могучей многошаговой рефлексии о мире уклоняется от него. Емеля ждет мига проникновения, чтобы стать царем-волхвом — подлинным властелином этого мира.
Мечта о нем сохраняется из века в век. Поскольку из века в век сохраняется вечный страх: и Емеля, и зритель, и безвестный автор сказок втайне чувствуют, что проникновение, а вместе с тем и изменение этого привычного мира неизбежны.
Ассоциация 4: детектив
Боевики, триллеры, шпионские детективы — несомненно, самый популярный жанр литературы и кино недавно завершившегося века.
Но детективный сюжет — это, как правило, рассказ об убийстве. Почему же «Бриллиантовая рука» для большинства зрителей остается детективом, несмотря на то что в ней нет убийства? Если даже убийства не происходит, то в любом детективе происходит нечто похожее — проникновение.
Ницше описал бы это примерно так: любая культура, в том числе и советская, создает свой «аполлонический миф», для самой культуры создание такого мифа означает, что она достигла некоей стабильности, приобрела коллективный разум. Объявленное Л.И. Брежневым формирование новой общественной формации — «советского общества» и новой человеческой породы — «советский человек» и было окончательным формированием такого «аполлонического мифа». Беда заключается в том, что, достигнув такой стадии, общество начинает испытывать страх перед вторжением или проникновением в него противоположного разрушительного или стихийного «дионисийского» начала.
Каждый «советский человек» хорошо знает главные разновидности этого страха. Разрушительная «инфекция» могла проникнуть в «аполлонический советский миф» из абсолютно инфернальной «заграницы» или из глубин человеческого бессознательного — от естественных человеческих желаний. Как известно, заразным и опасным считался секс: «в СССР секса нет». Собственно, от двух этих главных опасностей и спасает нас герой «Бриллиантовой руки».
«Руссо туристо — облико морале, ферштейн?!»
Проникновение «дионисийского» грозит этому миру разрушением — смертью «аполлонического мифа». Но именно светлое и гармоническое — «аполлоническое» — начало культуры и служит для каждого из нас источником самоидентификации. Подавляющее большинство из нас не способно идентифицировать себя со злом, тлением и распадом. Как бы ни старался кинематограф эпохи постмодернизма, большинство детей в игре будет идентифицировать себя с «человеком-пауком», а не с его врагами.
Человек-паук, как и Семен Семеныч, не расследует убийств. Он занят предотвращением убийства культуры. Он предотвращает саму возможность проникновения «дионисийского» хаоса в мир, подчиняющийся законам «аполлонического» логоса. В мир может проникнуть черный «авось», и спаситель должен предотвратить его пришествие.
«О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый».
Вполне возможно, что у этого тютчевского заклятия были строки-предшественницы:
«Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной».
Русская печаль, она же знаменитая русская хандра, состояние души, находящееся на границе разума, как былинные богатыри находились на границе хаоса. Печаль — это чуткий взгляд Ильи Муромца, предчувствующий, что из бескрайних просторов появится хаос. Появится, преодолеет границы разума, захватит и разломает ее на куски. «Песни Грузии печальной» — это чужие, проникающие в душу и разрывающие ее, песни. Это песни чужой бесконечности.
Разглядеть в чужом — в грузинском, еврейском, татарском — ужасное очень просто. Эти чувства соответствуют древнему страху — «чужое придет и лишит нас девства». А вот разглядеть в чужом прекрасное трудно и доступно лишь чистому взору и чистому помыслу все того же Емели, Пушкина или… Гайдая, который смог увидеть прекрасное и смешное в «Лёлике» и в «Графе».
Мы так любим детективы именно потому, что в этих книгах и фильмах встречаем образы людей, которые мнятся нам защитниками от главного человеческого страха — страха смерти тела и страха смерти «аполлонического» разума. В любом детективе речь всегда идет о решении некоей логической задачи, о разумном или рациональном объяснении странных, страшных или просто опасных событий и, в конечном счете, о раскрытии хитроумно задуманного и совершенного преступления.
С другой стороны — «перед нами мистическая драма, разыгрывающая вечную историю борьбы Добра и Зла, Борьбы, протекающей наиболее остро на границе материального и потустороннего миров и преломляющейся в архетипические мифологемы, присутствующие в основе современной культуры. Мистерия эта скрыта от наших глаз покровом обыденности. Лишь местами, когда этот покров истончается и рвется, обыденность приобретает сияние ирреальности. Тайна остается тайной — никогда читателю классического детектива не узнать с очевидной достоверностью подлинный источник мистического тумана, укутывающий героев и события».
Не начни мы с вами разыскивать мифологемы, никогда бы нам не понять ни загадки кошмарного сновидения Графа, ни мальчика, идущего по воде, ни нашей собственной увлеченности детективом.
Сказка про курочку-рябу смутно намекает, что из разбитого уродливого яйца может выбраться сам Князь Тьмы.
Сон Графа в фильме — живая иллюстрация этого древнего ужаса.
Юным девушкам часто снятся мужские руки. Именно «грязные руки» (само это выражение возникло тоже не случайно) и в сновидениях, и в грезах символизируют фаллос. Это они угрожают потерей вполне реальной девственности!
Руки ада… совсем в другом знаменитом советском фильме именно они первыми проникают через «границу» нашего мира — через стены церкви, а уже следом за ними появляется и сам Вий.
В 30-е годы на стенах домов висели плакаты в виде истыканной шипами жутковатой перчатки. «Ежовы рукавицы» напоминали о том, что в мир, кажущийся человеку привычным и безопасным, может в любой момент проникнуть «карающая рука» ЧК, и это проникновение изменит твою жизнь навсегда. Это был необыкновенно эффективный психологический прием — он будил древние страхи потери целостности или девственности человека и мира. Из яйца в мир, преодолев хрупкую границу его девственности, может проникнуть рука дьявола.
Интересно наблюдать, как в атеистической культуре всплывает древний религиозный страх потери девственности как в прямом, так и в переносном смыслах этого слова. Спаситель из детектива, то есть сам персонаж, раскрывающий в конце концов загадку убийства, стоит на страже — на границе «аполлонического мифа».
Спаситель должен охранять именно эту границу — границу, которую человек воспринимает как границу собственной безопасности (цельности или девственности).
<…>
Мне кажется, сказитель «Курочки-рябы» чувствовал: любой явившийся в сказку защитник, кроме Ивана-дурака, получит слишком много власти над патриархальным миром. Защита есть только где-то глубоко внутри у дедов и бабок, защита в том, чтобы понимать, почему нельзя молить Бога о невозможном и противоестественном. Если эта защита не сработала, то проникновение того, чего до смерти боится патриархальный мир, неминуемо. Ведь подлинного защитника — девственно чистого Емели, волхва — больше не существует. Мечта о нем останется только мечтою. Где еще может явить себя эта мечта, если не в сказках и не на экране?
Давайте попробуем поставить мысленный эксперимент: представим себе продолжение «Бриллиантовой руки». Что будет делать Семен Семенович Горбунков в конце 80-х годов? Мне почему-то кажется, что скромный экономист «Гипрорыбы» Семен Семенович, несмотря на свой почтенный возраст, окажется в лидерах кооперативного движения. Попробуйте взглянуть на это объективно: он экономист, во всем поддерживает политику партии и правительства — значит, и перестройку должен поддержать. Кроме того, у него есть старые знакомства в милиции — значит, «крыша» есть. Внуков, опять же, надо как-то поддержать — работу им дать в маленьком русском городке, а ответственность Семен Семеновича перед семьей общеизвестна, но главное, он «бывал на западе», он — «травленный», он — носитель того самого вируса «бриллиантовой руки». Только вирус этот в новые времена внезапно из смертельно-опасного стал полезным, если не сказать необходимым…
Похоже, что «Бриллиантовая рука-2» должна оказаться фильмом про «старого русского» — честную «акулу» нарождающегося бизнеса. Возможно ли существование «честной акулы» в принципе? Разум хочет ответить «нет»… Но в глубине души мы верим: честный бизнес возможен, если во главе фирмы стоит Семен Семеныч… Иван-дурак… Добрый Царь…
Может быть, «Бриллиантовая рука-2» должна заканчиваться баллотированием «экономиста Гипрорыбы» в президенты? Не по его собственной воле — просто обстоятельства должны сложиться именно так — мифологема имеет свои непреложные законы… Такова уж российская мечта.
Ассоциация 5: песня «Про зайцев» и пророк Иона
За годы, минувшие с момента выхода фильма на экраны, мы во вполне реальной жизни пережили проникновение «Бриллиантовой руки». Страшно было? Часто бывало даже очень страшно. Но в конце концов все оказалось вовсе не так смертельно, как мерещилось. Оказалось, что мы переживали не смерть культуры, а ее изменение, и сейчас вроде бы медленно движемся от «дионисийской» разрухи в сторону «аполлонического» разума.
Число такого рода идеологических вирусов или способов иного мышления, проникших в патриархальную советскую культуру со времен перестройки, не поддается никаким способам подсчета. «Грязные руки», кажется, растерзали нас в клочья. Огромное количество людей ждет апокалипсиса в одной отдельно взятой стране, считая ее «Островом невезения»… Однако ничуть не меньшее количество людей обнаружило, что в новом устройстве общества таится огромное количество возможностей. И тех возможностей, которые мы раньше считали абсолютным злом, и тех, которые мы относили к проявлениям разума и справедливости.
Проникшая в общество «бриллиантовая рука» оказалась для кого-то «мудреным» и смертельно опасным яйцом, а для кого-то — волшебной щукой.
Как же во всем этом разобраться? Если бы мы спросили совета у Семен Семеныча Горбункова, то услышали бы песенку «Про зайцев»: «Косят зайцы траву, /трын-траву на поляне/ И при этом /все быстрее/ песенку поют»?.. А ведь эта песенка содержит в себе рецепт. Для того чтобы перестать жить на Острове невезения, нужно научиться «косить» ту самую «зелень», которой, как известно, покрыт весь Остров невезения.
Ну, а если серьезно, то эта песенка — призыв к тому, чего мы делать вовсе не умеем, — призыв к служению. Мы знаем ее наизусть, но так и не смогли до конца расслышать:
В этой песенке пьяный Горбунков, как вы помните, и правда, на мгновение превращается в волхва — «жареная дичь» парит под потолком…
Если слушаться не голоса собственных страхов, а прислушаться к голосу чистоты, который звенит где-то глубоко за страхами, если задуматься о своем жизненном предназначении, если прислушаться к возможностям, которые всегда окружают нас, то «трын-трава» — трава судьбы в скандинавском фольклоре — станет волшебной.
У «Авося» есть своя тайна. Его мало просто ждать, лежа на печи. Нужно узнать его под бесконечным количеством масок, в которых он может появиться. Нужно развивать в себе чуткое «ухо чистоты». Это трудно, особенно в сегодняшнем мире — зов «Авося» всегда прямо противоположен голосу выгоды. Помните: «Налево пойдешь — богачом станешь, направо пойдешь — голову потеряешь…»
Библейский пророк Иона однажды, как шаман слышит голоса духов, услышал зов Бога, призывающий его к служению. Услышав этот глас, Иона решил… сбежать, спрятаться. Как вам известно, Бог нашел его даже во чреве кита.
Абрахам Маслоу описал свойственный человеку страх собственного предназначения под названием «Комплекс Ионы»: «Мы боимся не только худшего, но и лучшего в нас… Большинство из нас определенно могут быть более человечными, чем мы есть. Все мы обладаем неиспользованными или не полностью развитыми потенциями. Можно определенно сказать, что большинство из нас уклоняется от дела (призвания, судьбы, жизненной задачи, миссии), к которому мы предрасположены конституционально [т.е. наследственно, как Иван-дурак. — А.Д.]. Часто мы бежим от ответственности, которую возлагают на нас (или, скорее, предлагают нам) природа, судьба, а иногда и случай, подобно тому, как Иона пытался — тщетно — уйти от своей судьбы. Мы страшимся наших высших возможностей. Мы обычно боимся стать такими, какими предстаем в наши лучшие моменты, в наиболее благоприятствующих условиях, проявляя наибольшее мужество. Нас радуют и даже приводят в трепет те божественные возможности, которые мы обнаруживаем в себе в такие пиковые моменты — но одновременно мы содрогаемся от слабости и страха перед лицом этих же самых возможностей».
Я легко демонстрирую «комплекс Ионы» своим студентам, спрашивая их: «Кто из вас хочет стать великим философом? Кто хочет стать губернатором или президентом? Какие великие книги вы в тайне планируете написать? Кто из вас, интересующихся религией, хочет стать святым, подобным Сергию Радонежскому?»
Слушатели смущаются, запинаются и стараются уйти от ответа. Но разве я не должен задавать такой вопрос? Кто еще напишет книги по психологии, если не психологи? Кто станет президентом, если не политолог? Откуда возьмутся новые Эйзенштейн и Феллини, если не из нынешних студентов режиссерского факультета?
Все зависит от того, каким способом реагировать на проникновение и возможность перемен — способом библейского Ионы или способом Емели, способом внучки из сказки о курочке-рябе или способом Ивана-дурака.
В советском кино положительный герой должен был служить образцом для подражания. Что же за образец оставил нам Гайдай? Мне кажется, что это образец человека, который умеет оставаться чистым душой, несмотря на окружающие его соблазны. При этом опирается этот необычный для советского кино герой не на мнение милиции или «дом управдома», а на свое собственное внутреннее чутье. В отличие от многих из нас, он уверен в том, что скрывающаяся в глубине его души девственность подскажет правильный выход. Пусть даже и по-советски, но он уверен, что его внутренняя убежденность, которую можно называть в зависимости от свойств характера самого зрителя, смотрящего картину, совестью или «голосом Бога», а можно — наивностью или глупостью…
Эпизод с мальчиком, идущим по воде, мне кажется намеком — намеком на одну из главных истин христианства: внутри нас, возможно, живет Бог. Галлюцинация — обман зрения — Графа возможна только в том случае, если герой Андрея Миронова, пусть даже и смутно, чувствует эту возможность. (Недаром, наверное, Гайдай яростно бился за эту сцену, в результате так и не дав цензуре выкинуть ее из фильма.)
Конечно, обсуждение этой темы лежит за пределами нашей статьи. Однако, хотим мы этого или нет, наша мечта об уверенности в себе основывается на внутренней чистоте, которую несет в себе герой фильма — атеист Семен Семенович Горбунков. Но эта чистота помыслов по происхождению своему и есть мысль о Боге, которая всегда присутствует в глубине человеческой души.
Впрочем, если вас не устраивает слово «Бог», то вот как Абрахам Маслоу пытался выразить эту же мысль на психологическом языке:
«То, что мы называем высшим психическим здоровьем или мистическим слиянием с космическими силами… лучше было бы назвать “внутренними сигналами” (или стимулами). Раньше я не вполне понимал, что при большинстве неврозов, так же как и при многих других расстройствах, внутренние сигналы ослабевают или даже совсем исчезают, перестают быть слышимыми или не могут быть услышаны. В пределе мы получаем индивида с “пустым опытом”, с пустым внутренним миром, получаем зомби. Открытие самости, своего Я, обязательно должно включать открытие способности иметь и воспринимать эти внутренние сигналы, что означает знать, что и кто тебе нравится, а что и кто не нравится, что доставляет удовольствие, а что нет, когда принимать пищу, а когда не надо, когда спать, когда мочиться, когда отдыхать.
Индивид с пустым опытом, не имея этих указаний изнутри, этих голосов своего действительного Я, должен обратиться за руководством к внешним сигналам, например, принимать пищу, посмотрев на часы, а не исходя из своего аппетита (который у него, в конце концов, теряется). Он подчиняется часам, правилам, календарям, расписаниям, сигналам и намекам других людей».
А мне так и хочется добавить: он подчиняется астрологам, рекламе, наркотикам, игровым автоматам и т.д. до бесконечности.
Мы не разгадали еще одну загадку фильма: два главных отрицательных героя — преступники Лёлик и Граф — уж слишком симпатичные. И играющие их актеры Андрей Миронов и Анатолий Папанов какие-то чрезвычайно родные — это наши актеры.
Граф видит Бога, идущего по воде, и это значит, что внутри него не все потеряно. Он еще не стал зомби. Чистота в глубине его существа еще не до конца заполнилась блестящими яркими камешками, которые он так стремится извлечь из их заточения в гипсе. Именно такого человека и играет А. Миронов… Да и А. Папанов тоже. Именно поэтому они и симпатичны зрителю. Они еще играют в охоту за «бриллиантовой рукой». Она еще не проникла в них, не стала сутью их жизни, как это произойдет с теми, кто начнет играть в «Шефа», «Лёлика» и «Графа» двадцать лет спустя.
Но проникновение неизбежно. Нам с вами выбирать: оставить в себе эту чистоту, этого Бога, которого всегда, несмотря ни на какую советскую власть, несли в себе наши спасители и образы на экране, или превратиться в зомби, окончательно забыв о внутренних импульсах совершенства. Для меня «Бриллиантовая рука» — фильм об этом. Тоненький духовный мостик, связывающий девственность и чистоту наших дедов с девственностью и чистотой наших отцов. Он рассказывает о независимости устройства нашей души даже от самых страшных социальных катаклизмов.
Ассоциация 6 и последняя: Леонид Гайдай и Винни-Пух
Аналитику, разбирающему художественное произведение, очень часто задают вопрос: «Вы что, правда считаете, что режиссер знал все это и задумывался о подобных вещах? И если он о таком не задумывался, то стоило ли вообще писать эту статью?»
Да, стоило. Ведь в действительности той самой чистой душой, Иваном-дураком или Емелей советского кинематографа, был вовсе не Семен Семеныч Горбунков. Им был Гайдай. Именно девственность его души, его умение чутко вслушиваться в окружающий мир позволили ему сотворить чудо. Это он поставил фильм так, чтобы через 36 лет мы смогли разглядеть в нем пророчество и чтобы его герои расхаживали по улицам среди нас, как живые люди, а вовсе не образы кинематографа.
Мы с вами до такой степени забыли, что такое чистота и девственность души, что искренне удивляемся, обнаруживая ее в фильмах или сказках нашего детства. Вот и приходится аналитикам, каждому в своей области, пытаться объяснять нам, что это такое.
Подлинным Иваном-дураком европейской культуры ХХ века был, конечно, не герой «Человека-паука», им был… плюшевый мишка, которого звали Винни-Пух. Вспомнивший о его существовании писатель Алан Милн не мог, разумеется, даже подозревать, какое количество разнообразных мировоззренческих трактовок вызовет его текст в наши дни. Достаточно вспомнить такие названия книг, как: «Дао Пуха» и «Дэ Пятачка» Бенджамена Хоффа или «Пух и философы» и «Винни-Пух и древняя мистика» Джона Т. Уильямса, которые показывают, что Винни-Пух был не только даосским мудрецом, но и то, что в славной детской истории можно найти все основные течения западной философии и главные идеи древних таинств и европейских мистических орденов, включающие в себя алхимию, карты Таро, друидов и т.д. В нашей стране завоевало популярность исследование В. Руднева «Винни-Пух и философия обыденного языка»…
Бедный Пух!
Но все то, что написали исследователи, — чистая правда! «Набитые опилками» мозги бедняги Пуха содержат в себе все это, потому что душа его девственна и чиста. В опилках живет Бог.
Все философские интерпретации — это интеллектуальные изыски, пытающиеся каким-то образом понять бездонную глубину незамутненной детской души.
Чем больше философов и историков пытается объяснить подлинный смысл творений Леонардо да Винчи, тем больше я убеждаюсь: ни о каком «Приорате Сиона» Леонардо даже и не задумывался. Он прожил свою жизнь… Иваном-дураком, человеком, который пытался уберечь чистоту своей души и возникающую в ней систему образов от соблазнов и передряг времени, в котором он жил. Он просто хотел, чтобы ему не мешали чувствовать и творить. Поэтому он и смог сотворить чудо, которое интеллекту никогда не понять до конца, оно всегда будет ускользать от анализа, как и сама загадка Господа Бога, вечно прячущаяся в глубине человеческих душ.
Винни-Пух и Леонардо в моде на ставшем вдруг близким Западе. И, как всегда это было в России, их мода заслоняет собой интерес к нашим собственным Емелям, к великим Иванам-дуракам нашей культуры.
Одним из них был Гайдай. Это он сумел расслышать внутренний голос своей души и уловить ту тонюсенькую серебряную нить, которая протянулась от древности русских сказок в современность через его волшебные фильмы. Это он смог прожить свою жизнь так, чтобы чистоту его души не смогли разорвать на части никакие «ежовы рукавицы» выгоды советской власти.
Это он подлинный спаситель из нашего повествования.
Это он смог почувствовать присутствие мифа в сюжете.
Просматривая однажды «Поэтику» Аристотеля в издании с параллельным греческим текстом, я вдруг понял, что, по еще дореволюционной русской традиции, слово, которое переводчики переводили термином «сюжет», у Аристотеля звучит как «миф»…
<…>
За четыре года до появления фильма Римма Казакова опубликовала замечательные и забытые, разумеется, стихи:
Мир может погибнуть. Он может погибнуть под натиском проникновений действительных и мнимых. Он может погибнуть просто оттого, что мы с вами, в реальной жизни, больше не умеем отличать плохое от хорошего или доброе от злого. Шерлок Холмс не сможет нас спасти, как не смогут спасти и все «Бэтмены» волшебного экрана.
А Семен Семеныч по-прежнему может!
Дело в том, что «дурацкость» дурака и его «геройство» на самом деле являются нравственным законом — Богом, — живущим в его душе.
«Агент 007», конечно, служит Королеве — идее священного государства. Но может ли спаситель священного государства носить в кармане лицензию на убийство?
Ну, а человек-паук присваивает себе право на убийство вообще самостоятельно. Кто знает, кого из нас они сочтут злом и будут убивать в следующий раз?
Во всяком случае мы с вами живем в государстве, которое создатели Джеймса Бонда и Питера Паркера еще совсем недавно считали империей зла. Многие так считают и до сих пор…
Несмотря на то, что «Шеф, Лёлик и Граф» из отрицательных персонажей кинематографа стали положительными персонажами жизни, их бандитская сущность никуда не делась. А нам очень хотелось, чтобы она вдруг исчезла, без нашего участия, сама собой… Мы решили, что по причине отсутствия других именно они, «Шефы, Лёлики и Графы», станут нашими спасителями… Им бы самим спастись!
Втайне мы мечтали о царях — волхвах, которые вместо нас будут стоять на рубежах нашей совести… Но этих царей в реальности не оказалось.
Осталась только одна надежда — на дураков. Точнее — надежда на дурака, который прячется в душе каждого из нас.
Она же надежда на островки чистоты, которые Гайдай успел сохранить в душах людей. Надежда, которую можно найти на экране… если подумать.
Использованная литература:
А ф а н а с ь е в А.В. Русские народные сказки. Т.3. М.: «Наука», 1987.
Г о л о с о в к е р Я.Э. Засекреченный секрет. Томск: «Водолей», 1998.
З о р и н А. Выход из лабиринта. М.:. «Православный университет», 2005.
К а з а к о в а Р и м м а. Пятницы. М.: «Советский писатель», 1965.
К л у г е р Д. Баскервильская мистерия. М.: «Текст», 2005.
М а с л о у А. Новые рубежи человеческой природы. М.: «Смысл», 1999.
Н и ц ш е Ф. Рождение трагедии из духа музыки. — в кн.: Н и ц ш е Ф. Избранное. М.: «Мысль», 1990.
Р у д н е в В.П. Словарь безумия. М.: «Класс», 2005.
С е к а ц к и й А.В. Прикладная метафизика. СПб.: «Амфора», 2005.
С и н я в с к и й А.Д. Иван-дурак. М.: «Аграф», 2001.
Т р у б е ц к о й Е.Н. Миросозерцание Вл.С. Соловьева. Т.1. М., 1913.
У и л ь я м с Д.Т. Винни-Пух и древняя мистика. СПб.: «Амфора», 2005.
Х и л л м а н Д ж е й м с. Исцеляющий вымысел. СПб.: «Б.С.К.», 1997.
Х о м я к о в А.С. Полное собрание сочинений. Т. 6. М., 1910.
Ч ж у а н - Ц з ы. Избранное. М.: «Мысль», 1972.
Информацию о возможности приобретения номера журнала с полной версией этой статьи можно найти здесь. |
|
 |
|||||||||||||||||||||||||||||
| « |
|
» |
является незаконным.