Он всего месяц не дожил до своего семидесятипятилетия.

Был Лев Моисеевич одним из лучших наших киноведов и критиков, писал актуальные повести и документальные сценарии, носил звание профессора и степень доктора искусствоведения; был отмечен многочисленными премиями, призами и другими знаками общественного признания. Но цель и смысл своих жизненных усилий он видел не в этом. И не за это почитали и почитают Рошаля друзья, коллеги, ученики.

Рошаль сочетал в себе многие художественные и научные способности с главным талантом—быть человеком. Редкое сочетание! Общение с Львом Моисеевичем всегда было праздником—праздником погружения в мир, где на первом месте одаренность и честность, уважение к людям и строгий спрос с самого себя. У Дзиги Вертова, которым Лев занимался более полувека, есть максима: любить изобретателей, а не приобретателей. Это и стало жизненным кредо Рошаля.

На исходе пятидесятых годов мы учились в Историко-архивном институте. Запомнился один из разговоров в средневековом дворике института (мы еще были на «вы»):

—Лева,—спрашивал я,—правильно ли я понимаю, что ваш знаменитый дядя, Григорий Львович Рошаль, не помогает вам в кино, а скорее мешает? Ведь его многочисленные недруги автоматически становятся и вашими—так? А его друзья относятся к вам довольно спокойно.

—Вот,—живо откликнулся Лёва,—как хорошо, что вы это поняли!

Лев Рошаль не признавал обходных путей, протекций, некрасивых сделок. Поэтому всю жизнь на все свои защиты, на все престижные места службы выходил с многолетними опозданиями. Он не брался писать отзывы на бездарные работы, если—по условиям задачи—надо было кривить душой. Поэтому—и еще по многим принципиальным причинам—его собственные рукописи не шли, лежали без движения иногда долгие годы.

Герои книг и фильмов Рошаля всегда как-то сродни ему самому—будь то красный казак Филипп Миронов, наделенный острым чувством справедливости, или житель «дома на набережной» Лёва Федотов; наивно честный Вертов или неукротимый новатор Мейерхольд—все они и многие другие привычно входили в мир чувствований и мыслей ученого и художника.

Читатели нашего журнала с первых номеров знают Рошаля. Его теоретические статьи, эссе, рецензии постоянно, из года в год, украшали страницы «Киноведческих записок», углубляли и расширяли понимание искусства, его истории и современного состояния. Студенты, аспиранты прошедшие рошалевскую школу, все, кажется, без исключения, профессионально состоятельны—чувство благодарности к учителю их объединяет.

Что сказать? Жизнь не расскажешь, не объяснишь. Лева был мальчиком с московского Арбата и всегда ощущал свое «арбатство», далеко или близко роднившее его то с пушкинским девятнадцатым веком, то со старшими современниками—Рыбаковым, Окуджавой. В массе обыкновенных, будничных проявлений видел он прежде всего образную, художественную сторону. То, что он писал и говорил, было всегда живо и занимательно, даже если речь шла о сухих академических материях.

Я давно заметил, что наше скромное искусствоведческое «бессмертие» таится в сносках, в ссылках на наши сочинения. Пока на вас ссылаются, пока ваши мысли и наблюдения актуальны—вы живы. Вот и сейчас: в своей следующей работе я процитирую лёвину книгу о Вертове—не просто из приязни к автору, а по делу, по логике изложения.

Киноведы наших и—надеюсь—следующих поколений не расстанутся с Рошалем, будут его помнить, обращаться к его сочинениям.

И это—справедливо.

Виктор ЛИСТОВ