Скорее всего, на мысль о частичной мистификации меня натолкнули многие недоговоренности или умолчания в фильме: связанные с судьбой самого Ширяева, с запутанными или непроясненными датами и фактами… Не находя ответов «на территории фильма», я начала додумывать. Тут-то мне и показалось, что автор—не без лукавства—разбрасывает по ленте кое-какие подсказки.

Во-первых, четкое следование в работах Ширяева, будем их так называть, поздним исследовательским умозаключениям о сущности кино—на материале раннего кино и его рецепции. Все мы отлично помним, что современников потряс в люмьеровских лентах не столько сам запечатленный процесс кормления младенца, сколько трепетание листиков дерева на заднем плане. У Ширяева сценическая площадка организована на пленере, и в центре кадра оказывается огромное дерево, с абсолютно «цитатно» трепещущими листочками. «Расчлененный» и вновь «собираемый» Арлекин в бельевой корзинке, крутящаяся декорация «комнаты» внутри сценической рамки, мельесовские иллюзии с исчезновением и появлением—вот вам и второе направление в раннем кинематографе. Хотя, конечно же, Ширяев мог увидеть все это за границей, где приобрел аппарат, да и в России…

Некая веревочка (видимо, электрошнур) свесившаяся со сцены и существующая в автономном от танца на этой сцене временнум режиме (при переводе скорости 16 кадров в секунду на 24) не дает мне покоя. Понимаю, что ритм ее движения в изначальной скорости мог не совпадать с ритмом движения танцующих. Но что она, для чего, почему не висит, но и не натянута, а изгибается как-то странно… И уж больно она «торчит», эта веревочка. Кажется, потяни—и решишь эту прелестную головоломку. Подсказка? А, может, ерунда, случайность, как вообще многое в кино…

Конечно, ошарашивает и вызывает много вопросов такая сказочная реставрация пленки, пролежавшей в частном архиве, т.е. без специального хранения, ни много ни мало—век. У меня на антресолях развалилась пленка середины семидесятых. Однако архивисты утверждают, что старая пленка с серебром хранится гораздо лучше, нежели поздняя, желатинная. Но здесь тоже—вопросы. В глаза бьет разница—не только в качестве пленки, но и в качестве мастерства—предвоенных съемок Ширяева в Вагановском училище и его первых работ. Причем, как ни странно,—в пользу ранних.

Достаточно утопическими для ручного производства одиночки представляются потрясающие многофигурные мультикомпозиции. Похоже, на один такой фильм всей жизни не хватит. Даже при условии техники так называемого «эклера». Кстати, безумно интересен этот спектакль про похождения Скарамуша, кроме всего прочего—с точки зрения перекрестков кино и театра символистов, обращенного к комедии дель арте. Скарамуш выбегает из кадра и, обогнув правую кулису, возвращается в него. Скарамуш садится у рампы и свешивает ножки со сцены. И т.д.

Конечно, вызывает удивление, что до сего времени никто ничего не слышал о кинолюбителе-Ширяеве. Кроме, если не ошибаюсь, Юрия Осиповича Слонимского, написавшего предисловие к книге Ширяева. Да и в предисловии, если я правильно поняла,—ни звука о кино. Так настойчиво—и тщетно—предлагать Мариинке запечатлевать на пленке спектакли, когда кино было еще в колыбели и, следовательно, в новинку. Позже в качестве преподавателя балетного училища снимать в нем любительские ленты. Проводить дни и ночи в импровизированной кинолаборатории… И сохранить страсть к кино как «потаенную»! Да еще в Ленинграде, где и по сию пору все всех знают—по крайней мере, в мире искусства. А уж до войны…

Словом, резюмирую свои первые ощущения. Не сомневаюсь, что в основе фильма—счастливо найденные архивные материалы: в частности — «покадровые» зарисовки харбктерных танцев, поздние киносъемки в Вагановском училище, наверное, что-то еще—специалисты по раннему кино уточнят, посмотрев фильм «с лупой» в руках. Не сомневаюсь, что и этого достаточно для мощного киноведческого архивного открытия, вносящего коррективы в историю отечественного кино. Не сомневаюсь, что фильм Виктора Бочарова—явление в современном кино и киноведении. И подозреваю — ну, дайте потешить недоверчивое атеистическое сознание!—что кое-что из вышеназванного замечательная стилизация, т.е. мистификация замечательного Бочарова.

В любом случае, спасибо коллеге по цеху.