Эта странная история произошла накануне войны.

Известный сценарист С.А.Ермолинский, имевший в своем послужном списке к концу 30-х годов такие фильмы, как «Танкер “Дербент”» и «Поднятая целина», спешно заканчивал с Евгением Габриловичем работу над сценарием «Машенька». И вдруг режиссеры А.Столпер и Б.Иванов предложили Ермолинскому небольшую работу, которую ему вовсе не хотелось делать: они упросили его переработать сценарий писателя А.Авдеенко «Закон жизни», так как над уже сделанным фильмом сгущались тучи.

Авдеенко, знаменитый писатель-шахтер, высоко оцененный в свое время Максимом Горьким, написал для кино современную историю о комсомольской организации. Он как член партии поддерживал идею о вездесущих коварных врагах и разоблачал в своем сценарии комсомольского секретаря Огнерубова, которой являлся тайным развратником и разложенцем. Подлинное лицо этого секретаря раскрывалось в сцене комсомольской гулянки, когда Огнерубов пытался совратить главную героиню. Негодяю противостоял положительный Сергей Паромов, влюбленный в героиню, но коварному секретарю удавалось на время их разлучить…

Тема и пафос сценария были вполне объяснимы: в течение пяти лет до появления фильма арестовывались и судились за шпионаж, разврат и разложение именно крупные партийные и комсомольские работники. Даже несчастный доктор, лечивший Горького, был обвинен не только в отравлении великого пролетарского писателя, но и в том, что укусил за грудь… медсестру. Все это не могло не найти хотя бы косвенного отражения в литературе и в кино.

Но правдоподобно изобразить такой тип врага было не так-то просто. До поры до времени казалось, что Авдеенко это удалось. Фильм «Закон жизни» был уже снят, а Авдеенко, будучи спецкорром газеты «Правда», объезжал с войсками «освобожденные земли» Западной Белоруссии и Украины. Тем временем фильм показали в ЦК ВЛКСМ. Комсомольские вожаки пришли в ужас: им очень не понравилось, как в «Законе жизни» были показаны комсомольцы, и они стали требовать срочных переделок.

И вот в этой ситуации у молодых режиссеров фильма возникла идея пригласить для переделки сценария маститого драматурга С.А.Ермолинского. Сценарий был достаточно быстро переписан, принят и утвержден самим Вышинским, который в тот момент курировал вопросы культуры, а фильм снова запустили в производство. То, что «Закон жизни» был одобрен самим Вышинским, показывает, что никто в стране не мог точно предугадать зигзаги сталинской внутренней политики.

В августе 1940 года фильм вышел на экраны.

А 16 августа 1940 года в газете «Правда» было напечатано роковое постановление ЦК ВКП(б) «Фальшивый фильм»*, обвинявшее автора картины (сценариста Авдеенко) в том, что он-де нарисовал привлекательный образ отрицательного героя и пытался возродить «арцибашевщину», проповедующую половую распущенность и разврат.

Статьи, осуждавшие тот или иной фильм, появлялись тогда нередко. Следствием их могло быть и порицание в личном деле, и отправка в лагерь. Однако в случае с Авдеенко все развивалось по-другому.

9 сентября в ЦК ВКП(б) созывается совещание под руководством Жданова, посвященное обсуждению фильма «Закон жизни». На совещании Сталин произносит разгромную речь, унижает Авдеенко, называя его мелкой рыбешкой, бездарем и ничтожеством.

 Что касается Сергея Ермолинского, о котором на этом совещании не сказали ни слова, то он в это время спокойно сидел в Коктебеле и работал с Евгением Габриловичем над сценарием знаменитой «Машеньки». Царящую в Коктебеле обстановку он описал в одном из писем к своей первой жене, Марике Ермолинской-Чамишкиан, в Москву:

 

«Коктебель, 12 сентября 1940

 

Машенька, прости, что я не сразу пишу тебе, но все не могу собраться. Вот как проходит день: встаю часов в семь, до девяти сижу около моря, утра—тихие, солнечные, в девять завтракаю, потом садимся с Женей[1] за работу. Начинается коктебельский ветерок. Окна в моем «фонаре» настежь—как будто летим в море, которое синеет во всех окнах! Работаем без обеда. <…>.

 Женя живет в комнате Ильченко, а я в «фонаре», который заботливо приготовлен для двоих—все тебя тут ждали, огорчались, расспрашивали про тебя. У Марии Степановны (Волошиной)[2] я бываю редко, мало времени. <…>.

 Народ живет разный. У нас тут—Всеволод Иванов со своим замком Тамарой[3] и детьми, Ляшко[4], собирающий камни и блуждающий по горам и пляжам с чемоданом в руках, Габричевский[5] в коктебельских коротких штанах и страдающий поносом, с ним его «новая», а «бывшая», т.е. Наташа, тоже здесь и тоже со своим «новым», потом, как обычно, несколько нацменшинских литераторов—Бровко[6] и Глебко[7], и один узбек, и один татарин. В Ленинградском доме—Зощенко, унылый ипохондрик, мрачно разгуливающий по аллеям, старый паяц Типот[8], группочка “младореформистов” в пижамах и с теннисными ракетами. Недавно уехала Златогорова, малокровная, безбровая, горбоносая красавица со своим мужем Меттером[9], неким ленинградским писателем, написавшим повесть о том, как он отбил свою Тату у Каплера[10]. Сегодня уезжает Василий Алексеевич Десницкий[11], профессор литературных наук, эдакий дядя Федя, только помоложе, великий собиратель фернампиксов, владеющий одной из лучших коллекций, каменный властелин. Ходил он в Козы и возвращался оттуда победителем. И бежал впереди него Ляшко, рыл, рыл, рыл, копал, искал—но напрасно. На тех же местах находил Десницкий прозрачные сердолики, розовые, нежные…

 Застал здесь и Крымова[12], который пришел ко мне, едва я только расположился и приступил к бритью после дороги. Вместе с четой Крымова мы проводили симпатичного человечка—Виссариона Саянова[13].

 Вот и все. Вот и моя коктебельская жизнь.

 Сейчас получил телеграмму от Крымова и Файнциммера[14], в которой они сообщают мне, что “Танкер”[15] принят Комитетом! Ужасно интересуюсь подробностями.

 Честно говоря, куча всяких беспокойств мучает меня: “Танкер”, затем—не влип ли я с “Законом жизни”, затем—что там с “Артамоновыми”[16]… Все это—кроме “Машеньки”… Неужели с “Танкером” все благополучно? Прямо не верится.

 Маша, Маша, зачем нужно возвращаться в Москву! Здесь так хорошо: тихо, ветер, солнце, красиво очень, нет бесконечной, страшной, душной, московской суеты, дел московских, бессмысленной трепки нервов. <…>. В Москве можно только заболеть! Если бы ты знала, как я ненавижу город.

 “Машенька” получается хорошо. Но вижу—сколько будет глупых разговоров. Лучше не думать. <…>.

Крепко тебя целую, моя любименькая.

Твой Сережа.

Привет Мансуровскому переулку[17]».

 

Забегая немного вперед, напомним, что С.А.Ермолинский будет арестован в ноябре 1940 года. Из огромного количества писем (их было 450—среди них было очень много от известных людей, в т.ч. от М.А.Булгакова) осталось и попало в руки родственников одно-единственное, приведенное выше (копия хранится в домашнем архиве Л.Голубкиной): остальные были уничтожены. Письмо это сохранилось потому, что в нем были три слова о злополучном «Законе жизни»; в подлиннике они были подчеркнуты красным карандашом и служили на следствии уликой.

Почему-то бывает так, что событие, кажущееся в жизни малозначительным, вдруг начинает играть в судьбе чуть ли не решающую роль. История со сценарием «Закона жизни» была почти забыта С.Ермолинским, и вдруг—арест и допросы…

Но вернемся к событиям в Кремле.

…Писатель Авдеенко, ошельмованный, преданный настоящей партийной анафеме самим Сталиным, шел домой, ожидая только одного—ареста. Сам он писал в воспоминаниях, изданных в годы перестройки, что энкавэдэшники за ним не пришли, но спустя несколько дней его выгнали из партии, из Союза писателей, выселили из квартиры. В 1941 году он написал письмо Сталину, в котором просился добровольцем на фронт, чтобы смыть вину кровью. Однако ответа не получил. (Добавим, что он прожил долгую и сравнительно спокойную жизнь.)

По словам И.В.Вайсфельда, который присутствовал на этом совещании, все выглядело немного иначе. После выволочки в Кремле Авдеенко вышел на улицу, доехал до дома, собрал вещи и в тот же вечер сел в поезд и уехал на родину, в Донбасс, устроился на работу в родную шахту, где трудился еще до того, как стал писателем. Там он и просуществовал до смерти Сталина.

Как ни странно, но никто от создателей фильма не пострадал. При этом никто из тех, кто присутствовал на том знаменитом совещании, не представлял, за что был арестован сценарист Ермолинский и какие вопросы задавали ему на допросах. И это неудивительно: откуда же они могли знать содержание его дела, если даже годы спустя Сергей Александрович не рассказывал об этом своим товарищам-режиссерам.

 Итак, в конце 1940-го и в первой половине 1941 года Ермолинский отвечал на вопросы следователей о переработанных им в сценарии образах Огнерубова и Паромова. Разумеется, это были не спокойные, дружеские беседы; после нескольких таких допросов он лишился почти всех зубов: их выбил следователь-«кинокритик».

Здесь важно учитывать, что сценарист был близким другом М.А.Булгакова, умершего за полгода до описываемых событий. Весь последний месяц (Булгаков медленно умирал от нефрита) С.А.Ермолинский неотлучно находился в доме друга и дежурил по очереди с Е.С.Булгаковой у постели умирающего[18].

 Протоколы допросов Ермолинского делятся по содержанию почти на две равные части: в одной из которых говорится о переработке сценария «Закон жизни», а в другой—о доме, связях и содержании творчества М.А.Булгакова. Можно сказать, что половина допросов была «киноведческой», а другая половина—«литературоведческой». «Совместить» две эти линии следователям так и не удалось.

Почему следователям с Лубянки понадобилось «шить дело» на писателя уже после его смерти—это уже другой сюжет, но необходимо сказать, что для Сергея Александровича он оказался принципиальным. Ермолинский быстро осознал, что показания на «мертвого» Булгакова он ни в коем случае не даст. Следователей это невероятно изумляло.

Существовал, видимо, еще один «аргумент» в пользу ареста Ермолинского. По воспоминаниям М.И.Белкиной, Сергей Александрович рассказывал ей, что был арестован по доносу Вс. Вишневского. Это была месть за то, что Ермолинский в конце 30-х годов написал критическую рецензию на сценарий Вишневского «Мы—русский народ».

Однако проверить это оказалось невозможным, так как доносы и имена их авторов архивом ФСБ по сей день скрываются.

Что в итоге? Дело Ермолинского развалилось вместе с делами Булгакова и Авдеенко. Но скитания Сергея Александровича, вызванные запретом жить в столицах и крупных городах, продолжались до 1957 года. Интересно, что в воспоминаниях Ермолинского о тюрьме и ссылках почему-то ни разу не упомянуты ни Авдеенко, ни «Закон жизни».

Авдеенко же написал мемуарную повесть «Отлучение», целиком посвященную событиям вокруг «Закона жизни». Грустно сознавать, что злополучное совещание у вождя стало центральным, переломным событием в жизни писателя…

 

* Подробно об этом см. в публикации: Н е в е ж и н  В. А. Фильм «Закон жизни»  и отлучение Авдеенко: версия историка. - «КЗ», № 20 (1993/94),  сс. 94-124.

1. Имеется в виду кинодраматург Евгений Иосифович Габрилович (1899–1993).

2. Мария Степановна Волошина—вдова поэта Максимилаина Александровича Волошина.

3. Замок Тамары—так Ермолинский шутливо называл супругу писателя Вс. Вяч. Иванова.

4. Ляшко—лицо неустановленное.

5. Александр Григорьевич Габричевский (1891–1968)—литературовед, переводчик.

6. Бровко—лицо неустановленное.

7. Глебко—лицо неустановленное.

8. Виктор Яковлевич Типот (1893–1960)—драматург, эстрадный режиссер.

9. Израиль Моисеевич Меттер (1909–?)—писатель.

10. Александр Яковлевич Каплер (1904–1979)—драматург.

11. Василий Алексеевич Десницкий (1878–1958)—литературовед.

12. Юрий Соломонович Крымов (наст. фам. Беклемишев, 1908–1941)—писатель, автор романа «Танкер “Дербент”».

13. Виссарион Михайлович Саянов (1903–1959)—писатель.

14. Александр Михайлович Файнциммер (1906–1982)—кинорежиссер, постановщик фильма «Танкер «Дербент»».

15. Фильм «Танкер «Дербент»» вышел на экраны 9 июня 1941 года.

16. Фильм Г.Л.Рошаля «Дело Артамоновых» вышел на экраны 8 октября 1941 года.

17. В Мансуровском переулке жили С.А.Ермолинский и несколько других друзей М.А.Булгакова.

18. Подробнее об этом см. в кн.: С е р г е й  Е р м о л и н с к и й.  О времени, о Булгакове, о себе. / Предисловие и комментарии Н.Громовой. М.: «Аграф», 2001.